Неточные совпадения
«Вот так, вот так! — кричали одобрительно
голоса наверху, — под крылья-то подцепи ей!» (Под крыльями
матросы разумели плавательные ласты, которые формой и величиной в самом деле походят на крылья.)
«Ваше высокоблагородие! — прервал
голос мое раздумье: передо мной
матрос. — Катер отваливает сейчас; меня послали за вами». На рейде было совсем не так тихо и спокойно, как в городе. Катер мчался стрелой под парусами. Из-под него фонтанами вырывалась золотая пена и далеко озаряла воду. Через полчаса мы были дома.
Вдруг раздался пронзительный свист, но не ветра, а боцманских свистков, и вслед за тем разнесся по всем палубам крик десяти
голосов: «Пошел все наверх!» Мгновенно все народонаселение фрегата бросилось снизу вверх; отсталых
матросов побуждали боцмана.
В первые минуты на забрызганном грязью лице его виден один испуг и какое-то притворное преждевременное выражение страдания, свойственное человеку в таком положении; но в то время, как ему приносят носилки, и он сам на здоровый бок ложится на них, вы замечаете, что выражение это сменяется выражением какой-то восторженности и высокой, невысказанной мысли: глаза горят, зубы сжимаются, голова с усилием поднимается выше, и в то время, как его поднимают, он останавливает носилки и с трудом, дрожащим
голосом говорит товарищам: «простите, братцы!», еще хочет сказать что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только еще раз: «простите, братцы!» В это время товарищ-матрос подходит к нему, надевает фуражку на голову, которую подставляет ему раненый, и спокойно, равнодушно, размахивая руками, возвращается к своему орудию.
Над головами стояло высокое звездное небо, по которому беспрестанно пробегали огненные полосы бомб; налево, в аршине, маленькое отверстие вело в другой блиндаж, в которое виднелись ноги и спины
матросов, живших там, и слышались пьяные
голоса их; впереди виднелось возвышение порохового погреба, мимо которого мелькали фигуры согнувшихся людей, и на котором, на самом верху, под пулями и бомбами, которые беспрестанно свистели в этом месте, стояла какая-то высокая фигура в черном пальто, с руками в карманах, и ногами притаптывала землю, которую мешками носили туда другие люди.
Бегали
матросы, хватая людей за шиворот, колотили их по головам, бросали на палубу. Тяжело ходил Смурый, в пальто, надетом на ночное белье, и гулким
голосом уговаривал всех...
Уже двое
матросов бросились в воду и саженками плыли к утопавшему, с кормы спускали шлюпку, а среди криков команды, визга женщин, спокойной и ровной стрункой растекался сиповатый
голос Якова...
Блеск глаз, лукавая таинственность полумасок, отряды
матросов, прокладывающих дорогу взмахами бутылок, ловя кого-то в толпе с хохотом и визгом; пьяные ораторы на тумбах, которых никто не слушал или сталкивал невзначай локтем; звон колокольчиков, кавалькады принцесс и гризеток, восседающих на атласных попонах породистых скакунов; скопления у дверей, где в тумане мелькали бешеные лица и сжатые кулаки; пьяные врастяжку на мостовой; трусливо пробирающиеся домой кошки; нежные
голоса и хриплые возгласы; песни и струны; звук поцелуя и хоры криков вдали — таково было настроение Гель-Гью этого вечера.
За каретой следовала длинная настоящая лодка, полная капитанов,
матросов, юнг, пиратов и робинзонов; они размахивали картонными топорами и стреляли из пистолетов, причем звук выстрела изображался
голосом, а вместо пуль вылетали плоские суконные крысы.
В кубрике было двое
матросов. Один спал, другой обматывал рукоятку ножа тонким, как шнурок, ремнем. На мое счастье, это был неразговорчивый человек. Засыпая, я слышал, как он напевает низким, густым
голосом...
— Так-то, Андрей Иваныч! Ловко! — сказал Жегулев, по звуку
голоса совсем спокойно, и опустил ветку: качаясь, смахнула она мертвый лист на плечо
матроса.
Смутно проходит перед глазами побледневшее лицо
матроса, словно издали слышится его спокойный, ласково-покорный
голос.
— Что это? — оглянулись все. А это Колесников запел. Свирепо нахмурился, злобно косит круглым глазом и на свой могучий
голос перенял у
матроса безмерную скорбь и тягу земли...
— Измучился я тут, — незнакомым, робким и доверчивым
голосом отвечает
матрос, — все чудится что-то. Должно, гроза идет, погромыхивает будто.
Примолкли, посмеиваясь и подмигивая Андрею Иванычу: ну-ка еще,
матрос, гаркни, гаркни! Но чей-то
голос явственно отчеканил...
Но вот уже и над ухом прозвучал призывный
голос смерти: ушел из шайки на свободу Андрей Иваныч,
матрос.
Но вот уже раздался последний колокол, капитан с белого мостика самолично подал третий пронзительный свисток;
матросы засуетились около трапа и втащили его на палубу; шипевший доселе пароход впервые тяжело вздохнул, богатырски ухнул всей утробой своей, выбросив из трубы клубы черного дыма, и медленно стал отваливать от пристани. Вода забулькала и замутилась под колесами. Раздались оживленнее, чем прежде, сотни
голосов и отрывочных возгласов, которые перекрещивались между пристанью и пароходным бортом.
«Митрич», здоровенный, коренастый
матрос и, судя по сизому носу, отчаянный пьяница, отвечает грубоватым
голосом...
Матросы просыпались, будили соседей, потягивались, зевали и крестились, слушая импровизацию боцмана не без некоторого чувства удовольствия знатоков и ценителей, внимающих арии виртуоза-певца. При некоторых пассажах на заспанных лицах светились улыбки, порой раздавался смех и слышались
голоса...
Словно бешеные, бросились со всех ног
матросы, бывшие внизу, лишь только раздался
голос боцмана. Он только напрасно их поощрял (и более по привычке, чем по необходимости) разными энергичными словечками своей неистощимой по части ругательств фантазии.
И, проговорив эти слова, гардемарин быстро скрылся в темноте. Зычный
голос вахтенного боцмана, прокричавшего в жилой палубе «Первая вахта на вахту!», уже разбудил спавших
матросов.
Дремавшие до восхода солнца у своих снастей или коротавшие вахту, внимая тихой сказке, которую рассказывал какой-нибудь сказочник-матрос,
матросы теперь, при наступлении утра, оживились и чаще стали ходить на бак покурить и полясничать. Приятный, острый дымок махорки носился на баке. И разговоры стали громче. И свежий, молодой
голос вахтенного мичмана Лопатина как-то веселее прозвучал в воздухе, когда он крикнул...
— И я на корвете иду! — поспешил сказать Володя, сразу почувствовавший симпатию к этому низенькому и коренастому, черноволосому
матросу с серьгой. Было что-то располагающее и в веселом и добродушном взгляде его небольших глаз, и в интонации его
голоса, и в выражении его некрасивого рябого красно-бурого лица.
И когда капитан удалился, он, несколько более повысив
голос, спросил, обращаясь к
матросам...
Смотр продолжался очень долго. Были и парусное учение, и артиллерийское, и пожарная тревога, и посадка на шлюпки десанта, и стрельба в цель — и все это не оставляло желать ничего лучшего.
Матросы, сразу поняв, что адмирал занозистый и «скрипка», как почему-то внезапно окрестили они его превосходительство (вероятно вследствие скрипучего его
голоса), старались изо всех сил и рвались на учениях, как бешеные, чтобы не подвести любимого своего капитана, «голубя», и не осрамить «Коршуна».
— Никак нет, ваше превосходительство! — в один
голос ответили
матросы.
Ашанин почти одновременно с криком увидал уже сзади мелькнувшую фигуру
матроса, упавшего со шлюпки, и буек, брошенный с кормы. Он успел бросить в воду спасательный круг, висевший на мостике, и, внезапно побледневший, охваченный ужасом, дрожащим от волнения
голосом крикнул во всю мочь здоровых своих легких...
— А то, как же! Не все же по-собачьи жить!.. — И в
голосе старого
матроса звучала такая же вера в лучшее будущее людей, какой был проникнут и юный Володя.
Голос Иоле, действительно, похож теперь на
голос умирающего. В нем дрожат искренние ноты тревоги… Должно быть, эта тревога более всего остального и убеждает неприятельского
матроса в искренности юноши.
Ревунов (не расслышав). Я уже ел, благодарю. Вы говорите: гуся? Благодарю… Да… Старину вспомнил… А ведь приятно, молодой человек! Плывешь себе по морю, горя не знаючи, и… (дрогнувшим
голосом) помните этот восторг, когда делают поворот оверштаг! Какой моряк не зажжется при воспоминании об этом маневре?! Ведь как только раздалась команда: свистать всех наверх, поворот оверштаг — словно электрическая искра пробежала по всем. Начиная от командира и до последнего
матроса — все встрепенулись…